Задело!

Несколько дней назад мы, московские художники, получили отказ на наше письмо с предложением отметить 125-летие выдающегося скульптора Дмитрия Филипповича Цаплина его персональной выставкой в Третьяковской галерее. Руководство Третьяковки официально сообщило, что «на Выставочной комиссии ваше предложение было отклонено, поскольку данное мероприятие не укладывается в концепцию выставочной деятельности на ближайшее десятилетие».

Цаплин «не укладывается». Интересно, а кто же тогда укладывается в эту концепцию?    

«Выезд из СССР разрешить…» – гигантские буквы на огромном полотнище совсем  недавно встречали каждого, кто приходил в Третьяковскую галерею на Крымском валу. Это название выставки к 100-летнему юбилею коллекционера Георгия Костаки, «греческо-подданного», работавшего в Москве в канадском посольстве и собиравшего под свое крыло всех диссидентствующих художников 60-70-х годов, и благополучно выехавшего из Советского Союза, когда  внимание советских органов безопасности стало ему несколько в тягость.

Очевидно, Костаки «укладывается».

А Вера Игнатьевна Мухина – скульптор, чей монумент «Рабочий и колхозница» еще в 1937 году на Всемирной выставке в Париже предопределил духовную победу СССР в войне с нацизмом?

Выставка, посвященная 125-летнему юбилею Мухиной, в Третьяковке все-таки состоялась, но никаких плакатов у входа не было. Более того, отыскать саму выставку в залах Третьяковки оказалось непросто. Везде царил Костаки: множество фотографий и даже карта во всю стену, на которой отмечены места, связанные с этим любителем искусства. Где же Мухина? Наконец, у двери обнаружилась маленькая бумажная афиша с ее портретом работы Нестерова. А вот и сама выставка: несколько прекрасных работ Мухиной, небольшой текст за стеклом – и все: ни фотографий, ни каких-либо других документов – ничего. Впечатление такое, что это выставка сделана не благодаря, а вопреки «концепции выставочной деятельности»: те сотрудники галереи, которым совесть не позволила забыть о юбилее Мухиной, добились ее проведения, но, скорее всего, ни копейки на это не получили, поэтому и сделали все, что можно, когда ничего практически сделать нельзя. И за это им искренняя благодарность!

Вслед за выставкой Мухиной вполне логично было бы провести выставку Цаплина, показав посетителям Галереи разные грани искусства скульптуры первой половины XX века. Работы Цаплина есть в Третьяковке: большая их часть хранится в запасниках, а те, что находятся в экспозиции, помещены вместе с художниками-эмигрантами 20-30-х годов. Худшего соседства для Цаплина не придумаешь! Ведь он никогда эмигрантом не был – он был советским скульптором, посланным руководством Советского Союза в 1927 году учиться за границу.

Родился Дмитрий Цаплин в большой крестьянской семье в деревне Малый Мелик Саратовской губернии, был мастером на все руки. Но однажды страстно захотел стать скульптором! Сделав несколько больших работ из дерева в Саратове, он приехал в Москву. В холодном и темном сарае Дома писателей поселились его «Волжский грузчик», «Сеятель», «Красноармеец» – удивительные, мощные, самобытные. Произведения Цаплина заметили: в 1925 году о нем писали «Известия», а после персональной выставки в начале 1927 года о скульпторе сняли фильм, который показывали по всему Союзу.

За границей Цаплин изучал мировое искусство в лучших музеях Европы, и пришел к выводу, что корень советской скульптуры и архитектуры находится в египетских и восточных образцах. «Европейский классический стиль не наш, не советский», – писал он наркому просвещения в 1934 году. Цаплин остро чувствовал буржуазность европейской неоклассики.

За рубежом Цаплин много работал, не раз выставлял свои произведения. Европейцы видели его силу, и западные газеты писали об удивительном русском мужике с Волги, который нашел скульптурное выражение для социалистической жизни. А вот русскоязычные эмигрантские журналисты Цаплина не жаловали, понимая прекрасно, что в нем нет и капли той ненависти к советскому, которая переполняла их самих. Цаплин был советским человеком. Он работал для своего народа, и, несмотря на большой спрос на его скульптуры, за границей их не продавал: все привез на Родину, вернувшись в 1935 году в Советский Союз.

Письмо от руководства Третьяковской галереи заканчивается примечательной фразой: «Надеемся, что наш отказ не нарушит вашего благожелательного отношения к нашему музею». Конечно, не нарушит! Ведь это же Третьяковка! И какие бы директора ее не возглавляли: Ирина Лебедева, только что уволенная, или Зельфира Трегулова, только что назначенная и еще не представившая своей «выставочной концепции», Третьяковка останется Третьяковкой.